Валерий Турчин. «Московский путь» в Рим

Двухэтажный красавец автобус марки «Мерседес» мчится с туристами из Москвы, минуя Венгрию и Словению, чтобы ворваться в автострадные артерии Италии, заглянув в Венецию и Флоренцию. И устремляясь через Эмилию-Романья, Тоскану и Умбрию, через горы Апеннины, он вкатывается в Вечный город – в Рим. В группе всеобщее внимание привлекает художник Виктор Лукьянов. Московские туристы никогда так близко не видели художника воочию и, соответственно, удивлялись и свободной манере вести себя, и увлеченным разговорам о Библии, и громадному этюднику. Вскоре они  видели уже знакомую фигуру в светлой рубахе в тени старинного палаццо близ Большого венецианского канала на площади перед флорентийским баптистерием и в «оправе» арок  римского Колизея. К вечеру торжественная свита провожала мастера к автобусу, неся, словно бесценные реликвии, только что написанные этюды. Тут же у колес нашего транспортного экипажа состоялся и первый мини-вернисаж.

Так как наши места в автобусе находились рядом, то сам Бог велел поговорить, об искусстве, конечно, об этой нашей общей страсти и привязанности. Я опускаю свои малочисленные реплики: к стыду своему признаюсь, что были они стандартны, в стиле заштампованного интервью и потому заведомо неинтересны. Так что перед читателем запись-монолог. Она представляется любопытной. Пусть спорна, пусть противоречива местами, но…  Но это документ-исповедь. Художники ведь интересны всем: своими работами, своим поведением, своими чувствами и мыслями. Итак.

«В наших представлениях о стариках-художниках много  профессорского, слишком устоявшегося. Оно, может быть,  и хорошо, но односторонне. Рим влечет по многим причинам. Есть определенная традиция «нашего хождения» в этот город. Уже одно то, что Москва претендовала на звание «Третьего» Рима, заставляет нас внимательнее поглядывать в сторону Италии.  Рим, действительно, – вечен. И вечность его духовная; сама же вечность, по сути своей, безмятежна. Стоит хоть немного отойти от туристических маршрутов, чтобы увидеть, как оживают образы старинных гравюр. Гвалт торговцев, тихая беседа в трактории, гул маленьких мастерских, запахи кухни и цитрусовых плодов, висящих на деревьях вдоль узких улиц, «крики» воробьев по утрам. Вот ящерица  пробегает по старым камням. Старый камень хорош на мосту и под мостом; великолепен мох; из воды может выглянуть случайно водяная крыса; весенними голосами орут среди развалин дикие кошки, температура +15 º С. А солнце! Оно дает удивительное разнообразие оттенков: от розовых и фиолетовых на камнях  до бежевых и охристых на земле, от изумрудных в зелени кустарников лимона до серебристой листвы оливковых деревьев, от синих далей до лиловых таинственных сумерек.

Пожалуй, только (из русских художников, конечно) Сильвестр Щедрин мог выразить красками на холсте подобную стихию света и цвета. «Его» свет и «его» колорит – духовны. У Щедрина имеется особая фундаментальность. Гроты, заливы, террасы, холмы и старые камни словно умеют говорить. Кажется, помимо лаццарони, рыбаков, путешественников и печальных дам, читающих и перечитывающих письма, тут бродят призраки всего мира; строения руинированы, но природа неизменна. Флора и фауна жива, она – прежняя. Наши академические пенсионеры – за редким исключением – этого не замечали, да и мастера других художественных школ, пожалуй, также. Так утрачивался мир в восприятии художников, мир, который наперекор всему еще жив. Этот мир любопытен тем, что в нем нет соблазнов, чуждых природе, да и характеру человека. В традиции хорошо то, что ничто не заменяется, а только прилепляется друг к другу. В Риме это чувствуется… Мало осознать «гения местности» и «местный колорит», надо прочувствовать природу и жизнь в ней и вширь, и вглубь.

В Москве все рисуют. В музеях копируют, срисовывают слепки. На площадях и около церквей стоят художники. Редкий день пройдет, если не увидишь кого-нибудь с карандашом или с кистями. С этюдниками отправляются в далекие края. Это уже вошло в обычай: кто уезжал в жаркую Таврию, кто же, как К.Коровин и В.Серов, продвигался на русский Север. Художники путешествовали на кораблях в заморские страны, посещали Палестину, ну и, конечно, Рим. Желание «разлиться» по просторам русским свойственно изначально, хотя оплот души их в образе бедной деревеньки, церковки и покосившихся крестах погоста. Тут же многое удивляет. Что можно увидеть в первую очередь: подражательную керамику, ювелирку интернационального стиля, акварельки и т.п. В галереях пустовато. Правда, любовь к «картинкам» видна повсюду. Они висят в домах, в гостиницах, в офисах, в ресторанах. Пусть то «плохое», некачественное творчество, но оно, как правило, прекрасно оформлено, подобрана рамка и стекло. Все-таки это особое отношение к изобразительному языку. Хотя, еще раз отмечу, истинные ценности не востребованы, так как порой находятся за пределами маршрутов «по формуле-1» или «А», «Б», «В». Тем не менее -  всюду жизнь! Натура! Стихия вечности!

Современный человек Запада, пусть даже и чуждый снобизма, порой излишне программен, желает внешнего действия, что породило новый «изм» – «туристизм». Испытываешь  отвращение не к иностранцам всех рас и народов, которые затаптывают в пыль вечность, а к тому, что и как их привлекает. Нравится все коллосальное, многократно репродуцированное, связанное обязательно лишь с великими именами. Однако… Туристическая истерия – агония культуры. Весь мир трагически полыхает в красивых римских закатах при всей видимости безмятежности. Так нельзя. Несите, идите, давайте… Платить  надо за все и всегда. Вспомните послание Павла. Примеряя римскую тогу или рясу к Москве, мы хотели взглянуть на вечный город «через себя». Путь наш – путь жертвенный. Наш народ научился любить страдания. Поэтому и сила русского искусства, по моему мнению, заключается в следующем: если оно что-то и декларировало, то за это платило сторицей и людьми, и талантами, и общей своей какой-то пластической незавершенностью. Православие ценит испытания. Все ассоциации, связанные со временем, напоминают о пути к Страшному суду. Тем не менее, помним же мы строки послания святого апостола Павла: «от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда…»

Никон мечтал восстановить Иерусалим, а надо было бы Рим. Рим нельзя понимать только «эстетически» и тащить, как во времена Петра Первого, статую «голой девки Венус», или цитировать, как делали академики творения Рафаэля и Микеланджело. Это Ватикан, отделившийся от соборности Востока, стал некой копилкой знаний: ему, что Фра Анжелико, что Василий Кандинский. Все – едино. Нам же нужен взгляд целостный, синтетический, но не всеядный.

Поездка в Италию не может быть шоп-туром, да тут, впрочем, и покупать, кроме дешевых сувениров и дешевого вина, кажется, нечего. Путешествие сюда – путешествие-покаяние. Москва, как духовный оплот, «за нами».  Тут захоронен Кирилл – изобретатель нашей письменности, тут мощи Петра – основателя церкви Божьей, отсюда получили распространение послания Павла – основателя религиозной христианской догматики, особо почитаемой на Руси. Пусть Ватикан и великий отступник, но это же – христианская церковь!

Рим искушает. Вот, например, Александр Иванов картину двадцать лет писал, а мог бы, понятно, сотворить и за десять. Десять   нетворческих лет ушло на борьбу с собой и с Римом.  Сценки с женихами, покупающими колечки, и ветви оливы, полощущиеся в синем мареве – шутки гения, не более. За ивановскую борьбу поплатился Николай Васильевич Гоголь, дошедший до отчаяния, сжигающий свои рукописи. Рим и богат, и разнообразен.  В этом состоит его особая духовность и его искусительность. Религиозное отношение не выразимо иллюстративно в искусстве, так как оно – образ мыслей, строй чувств. Итак, духовный полет над руинами. Чтобы отвечать на вопросы, задаваемые жизнью, надо жить.

Для меня важен опыт стояния на улице. Я привык к тому, что вокруг любопытные: они говорят на разных языках, но смысл их речей понятен: кто он, какой национальности, почему встал именно на этом месте, в какой манере рисует, не торгует ли картинами… Для меня же интересно иное: вокруг толчея, сутолока, суетня. Люди бегут передо мной, а не я перед ними. Они в своем стремительном движении видят только в одном направлении, только то, что впереди, я же, стоит повернуть голову направо или налево, охватываю взором широкие панорамы. Мне легче определить свое место в мире, чем другим.

Некоторые из нашей туристической группы меня спрашивали, что ж, так вот приехал и сразу же начал писать красками? А то. Рим мы знаем, мы его чувствуем заранее. Канарские острова – модная экзотика.  Тут же все уже сразу же «свое», давно продуманное и прочувствованное.

Мой путь к древностям шел через такую страну, как Болгария. Как и в Москве, работал большими циклами, включающими разные жанры, будь то портрет, натюрморт, пейзаж. На их основе можно создать синтетическую композицию. В Болгарии работал целый год.  София, Пловдив. Изучал жизнь, повсюду лазил, делал «портреты городов». Хорошо порой тихо посидеть, посмотреть, подумать.  Так же поступал и в Белграде. И стоило убедиться: всюду свет разный, где-то он колоризируется цветом воды, где-то камней и листвой виноградников. У нас на родине задачи живописные временами и сложнее: из серенького пейзажа сотворить живопись. Тут же ищешь валер. В Болгарии исполнил около ста этюдов. Над каждым работал по 6-8 часов. Позже, в Москве, на их основе написал две большие композиции. В Болгарии состоялись четыре мои выставки.

Думаю, что Болгария была некой репетицией для поездки в Италию. Сейчас – разведка.  Потом хочу поработать здесь с год.

Богатство колористических отношений великолепно. Порой краски экспрессивно сопряжены, порой нюансированы. Вот перед нами (взгляд в окно) подлинная поэзия света и цвета. Умбра, Сиена – названия и красок, и городов, и местностей.

Конечно, первые впечатления нужно еще раз и еще раз проверить. Тут надо жить, дышать, чувствовать.

Думается, надо заново создавать свою римскую художественную колонию. Поживем бедно, – не привыкать. И это будут не партизанские вылазки учеников Ильи Глазунова, и не ритуальные «посиделки»  представителей  сурового стиля в  знаменитом кафе Греко. Нет, это будет напряженная, последовательная, нужная работа. 

Язык искусства должен быть ясен, понятен, как,  впрочем, и его аналогия – итальянский язык. Им-то не трудно овладеть».

– «Однако он прав», – думал я, вспоминая судьбу академической колонии XIX века, русских романтиков. В земли полуденного края рвался еще А.С.Пушкин. Да, без Рима нам, видимо, нельзя. А что касается сообществ художников, то Италия их плодила легко. Стоит только вспомнить знаменитых назарейцев, да и зачаток прерафаэлизма нашел тут благодатную почву. И так как искусство живо традициями, как бы временами оно не изменялось внешне, то все может быть…

Валерий ТУРЧИН